меня. Личность никогда не покидала волшебства, а я никогда прежде не заглядывал на сторону чуда. Затем земля стала быть, как пирог приставший на дно сковородки, подниматься и трескаться, огромные трещины. Таким беззащитным я себя не чувствовал с тех пор, как побывал внутри белки. Другой я, личность, подняла меня на ладони, и отправила в рот, вдруг… личность разлетелось в множество маленьких бабочек, и впереди я увидел рассвет, и навстречу к нему летели птеродактили, птицы и драконы, а с облака до облака по краям, прыгали изумрудные рыбы и сапфировые сверчки.

Облака затянулись, что-то стало мерцать, небо окрасилось красками фейерверков. Это были какие-то странные, волшебные, вместо огоньков, светлячки. Они поднимались ввысь, и приводили маленькие взрывчатки на теле в действие, и разлетались на множество осколков разноцветных, горящих драгоценностей. Из тех камней, чудо быть тому, и волшебства дорога, вылуплялись феи, приводя в движение всю жизнь вселенной. Взмахнув волшебными палочками несколько раз, взорванные светлячки возвращались к жизни, теми, кого они породили.

Я падал всё это время вниз, но конца этому не было. Подумалось, я вовсе не червяк, и не орёл, а застывшее пятно на лобовом стекле сноубордиста. Будто я не летел куда-то в пропасть, а стоял здесь всё это время. Бабочки вновь появились, схватили меня и мы полетели к замку на облаках. Мне страшно стало, что придётся нырять в желудке бабочки, выискивая еду, и в надежде найти выход, съесть бабочку. Бабочка сама смотрела на меня с выпученными глазами, и поняла, что я кровожадный убийца и начала потеть, затем и вовсе заплакала. Из её глаз покатились круглые конфеты, разного цвета, и падая на землю превращались в черепах, в цветы и бунгало.

Долетев до замка, бабочки исчезли, растворились в молоке на стене замка, став каплей масла. Дошёл я до самого главного трона в замке быстро, на нём сидела личность, играя в шахматы с Александром Македонским, безобразие, никак иначе! Из самой Македонии, видать, пришёл. А сколько оттуда путей сюда и расстояний. Множество. В сливе унитаза, в розе на подоконнике, в ковре в саду. Одну он нашёл. Стоит сказать, важная шишка.

Подойдя к личности, Македонский поднялся со стула, ударил себя по щеке и, как ветер, взлетел и улетел через окно. Личность церемонится не стал, открутил голову, прожевал несколько раз, вкрутил обратно, и сказал, что желчи и яда во мне нет, кроме самого главного, ума. Его во мне было много, иначе не смог бы попасть в эти владения, управлять волшебством и вообще, добраться до мудрого мозга в яблоке. Все очень хорошо знают и владеют знаниями, что в яблоке есть мозги, иначе не росли бы они так же, как и люди, как растения, и животные. Я кивнул, но понятия не имел, о чём он говорит.

Многое поведал, всё забыл. Пол раскололся, и я полетел вниз. Внизу красовалась огромная картина «Медведи в сосновом бору», я взлетел в ту реальность, как масло смешанное с жиром, и медведи разодрали меня на кусочки, повесили на верёвочки и высушили. Я держался. Пощадил их непонимание. Пожалел. Но когда один из них сел за стол не вымыв руки, я вышел из себя, прямо из себя, и через прогиб кинул того на пол, затем откусил его руку. Хотели было другие два наброситься на меня, я взглядом остановил их, и прожёг в них клеймо страха. Задрожали они, прыгнули на стол и стали студнем. Студен был прекрасным. Мне всегда приносит удовольствие есть студень, где мяса заполно.

Яблоко начало и вовсе сгнивать. Почудилось, кто-то поднял яблоко с земли и откусил. Волшебный мир задрожал. Хамелеоны стояли и без колебания несли службу, волшебство не покидало мир чудес.

— Осторожно! — молния, это второй раз за день, Зевс играет роль безумца, но безумец тут я.

Небо было безграничным, резвость безграничная. Пешком нагнав лихача, я положил на его плечи руку, и сказал, что пора выходить в свет, нельзя вечно прятаться за моей спиной. ТАК ДОЛГО МЕНЯ ЕЩЁ НИКТО НЕ ВЫЖИМАЛ И НЕ СКРУЧИВАЛ!

С тех пор, как я стал частью одной из дред на голове мулатки, подаренный Зевсом, внучке Армстронга, прекрасной и удивительно сексуальной, меня постоянно топили в ванной, обливая кислотой. Стало быть я сам хотел стать ими, ведь в любое время мог пожелать иное. Мне это нравилось, кроме тех дней, когда меня тянули за ноги и пытались вырвать. Было страшно за мулатку, ведь вырвать меня означало, оторвать голову ей. Потому я сам добровольно покинул её.

Поблагодарив хамелеонов за работу, я вышел из мозга и сказал, что починил всё, что было сломано. Сколь бы мудрым не был мозг, он мне поверил. Сев на поезд до лёгких, попрощавшись с раком и несколькими другими друзьями на ресепшене, я оказался снаружи яблока и упал за воротник какого-то существа.

— Ох ты, червивый! — закричало то существо.

— Ёбушки-Воробушки! — удивился я, и закричал в ответ, — фу! Червивый? Мерзость какая!

Я поднялся на то существо, пнул его по барабанной перепонке, существо покатилось вниз и стало быть барабаном. Возле него собрались музыканты, и начался концерт. Я танцевал на барабане и давал вокальные уроки. И тут… ветер подхватил меня, унёс на холм возле моего дома и начал бить кулаками по лицу. Я уворачивался как мог. Меня часто увёрток называли.

Квадратный фингал на ветре уже почти зажил, намотанный скотчем вокруг лица, и прилепленный пластырем.

— Мир, — сказал я ему, а он ответил:

— Мир, — и мы полетели захватывать мир.

Как раз наша рука была захватывательной.

В представлении мир казался огромным, но когда мы за пять рублей вынули мир из устройства возле столовой, он оказался не таким и огромным для нас. Но каким же удивительным был он для те жителей, что родились на том мире, в маленькой круглой жвачке, которую мы выбили с ветром. А ведь взглянув в микроскоп мы увидели, как, такие же, как мы, смотрят в ровно такой же микроскоп в своём мире, а те, что в том микроскопе, смотрят в другой ровно такой же мир. И МЫ ПОДНЯЛИ ВЗГЛЯД, И ПОСМОТРЕЛИ НА НЕБО. Впервые в жизни, мы обнаружили, что синее небо, это синий оттенок глаз бога.

И сколько таких же, как я,